Средние века – это время, в котором значимые события происходили значительно реже, чем в нашу эпоху, информация о них бедна как по своему объему, так и по своему распространению. Но, при этом «плотность» информационного пространства (то есть насыщенность получаемых сведений) в Средневековье, была ничуть не ниже, чем в современности. Только достигался эффект насыщенности иными способами. Если сейчас плотность информации возникает из-за частоты быстро сменяющих друг друга сообщений (получаемых, к тому же при посредстве разного рода устройств), а также благодаря нарастающим «слоям» комментариев, то в средние века «разряженность» информационного поля компенсировалась, прежде всего, символизмом восприятия этой информации. Всё событие целиком и его отдельные части соотносилось с религиозным знанием (в нашем случае – христианской верой) и выступало в качестве «послания» душе. Кроме того, знание о событии соотносилось с набором обычаев и традиций, присущих тому или иному слою населения и территориальной общности (миру). При этом, чем большее число коннотаций вызывала информация о событии, тем более символичным оно становилось.

«Плотность» информационного потока зависела от степени вовлеченности людей в церемониальную и религиозную (ритуальную) жизнь, и способности к символическим трактовкам той информации, которую они получали. Соответственно, властное поведение должно было быть таковым, чтобы знание о нем разных слоев населения, с одной стороны, соотносилось с традиционными представлениями о власти, а с другой – помогало понимать те сигналы, которая власть подает. Визуальный образ правителя, его поведение при проведении церемоний, его бытовая жизнь, место и время принятия решений – все это, при восприятии разными слоями населения, приобретало религиозно-традиционалистскую символическую окраску. И это неизбежно учитывалось правителями в их властной деятельности. Одной из сторон символического властного поведения является выбор даты проведения той или иной церемонии, о которой впоследствии будет известно населению и потомкам. Рассмотрим насколько из таких дат, попытавшись, при этом выявить заложенную в них символику.

Показательное своей символичностью событие произошло в Тверском княжении, в начале XV в. Это заключение мира между двумя братьями: великим князем Тверским Иваном Михайловичем и Василием Кашинским. В 1404 году Иван Тверской заманив к себе князя Василия, арестовал его и держал «в нятьи». А в следующем году 17 апреля «помирися с братом своим князем Василием и выпусти его из нятья, и целоваша крест межи собою, и отъеде Князь Василей в Кашин в свою отчину» [5, с. 233]. Дата приводится в «Московском летописном своде конца XV века». И важна она не для тверского князя (поскольку в тверских летописях мы этого события не находим), а для Москвы. Под этой датой значатся имена двух святых. Один из них – св. Адриан – был заключен в темницу при императоре Домициане и выпущен только для того, чтобы сказать дома, что ему уготована казнь. А вот что сообщает та же московская летопись о дальнейшей судьбе князя Кашинского: «И по трех месяцах пакы бысть межи ними нелюбие, и беже князь Василий из Кашина в Москву, князь же Иван посла на Кашин свои наместники и многу напасть створиша христианам продажами и грабежом» [5, с. 233].

Мы видим, что летописец явно осуждает действия тверского князя, а дата 17 апреля, упомянутая в летописи позволяет сравнить его с мучителем христиан императором Домицианом. Но не только. Важно, что 17 апреля – это еще и день мученика Симеона, епископа персидского. В 344 году Симеон и пресвитеры Авделая и Ананиейя, а также еще 1250 мучеников за веру были казнены персидским царем Сапором II. Таким образом, дата 17 апреля, для образованного человека той эпохи, становится дополнительным указанием на неправоту тверского князя в конфликте с князем Кашинским, нашедшем поддержку в Москве, при дворе великого князя Василия Дмитриевича.

Обратимся к событиям первой половины - середины XV века, объединённым общим названием «Феодальная война». В это время две ветви потомства Дмитрия Донского претендовали на великое княжение в Москве: с одной стороны внук Дмитрия Василий Васильевич, с другой – его дядя Юрий Дмитриевич и два его сына Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Более четверти века военные действия в борьбе за престол чередовались с заговорами. Свой вклад в опустошающую московские земли смуту внесла и Орда. Один из эпизодов феодальной войны связан как раз с Ордой. Летом 1445 г. войско двух ордынских царевичей Мамутека и Якуба, в сражении под Суздалем разбило полки русских князей, и великий князя Василий Васильевич был пленен. Великим князем Московским объявил себя Дмитрий Шемяка, но 1 октября 1446 г. великий князь был «отпущен» из орды ханом Махметом. Путь великого князя через Муром, Владимир, Переславль занял полтора месяца и к Москве он подошел 17 ноября, «став на дворе матери своей, за городом, на Ваганькове» [7, с. 196].

Эта дата – 17 ноября – отмеченная летописцами, нас и интересует. Это день памяти святителя Григория Чудотворца, Неокесарийского. И в его житии есть один фрагмент, прямо указывающий на выбор даты прибытия великого князя к Москве. В этом фрагменте рассказывается о споре двух братьев, которые не могли разделить одну из частей наследства их отца – большое озеро. Братья уже готовы были сражаться друг с другом, но обратившись к Георгию, они смогли избежать кровопролития, поскольку молитва чудотворца привела к тому, что озеро высохло: «Таков был праведный суд, сотворенный чудотворцем: где не могло быть мира между братьями, а предстояла брань, там уничтожил он самый повод к брани, иссушив озеро водное, чтобы не иссякла любовь братняя» [2].

Великий князь Василий Васильевич, возвращавшийся из плена, не был силен настолько, чтобы ниспровергнуть своего двоюродного брата и занять престол Москвы, но и Шемяка, чьи полки стекались к Рузе, не был готов к насильственной борьбе за Московский престол. Власть в Москве, таким образом, выступала в качестве символического «озера» в битву за которое готовы вступить (двоюродные) братья. Приход к Москве 17 ноября – есть ни что иное, как символический жест, свидетельствующий о намерении Василия Васильевича «иссушить озеро».

Однако Шемяка этого жеста не заметил. Или не захотел заметить. Его приготовления к дальнейшей борьбе и поддержка этих приготовлений со стороны князей Тверского и Можайского, вынудили Василия Васильевича отъехать от Москвы к Троицкому монастырю, где и был захвачен своими недругами 12 февраля, в тот же день, как войска Дмитрия Шемяки и Иванам Можайского вошли в Москву [5, с. 264]. А дата 12 февраля связана с Иверской иконой Божией Матери, именуемой «Воротницой», поскольку помещали ее на воротах города или монастыря. Войти в Москву (пройти ворота) Дмитрию Шемяке, а Ивану Можайскому – в Троицкий монастырь – было необходимо для успеха их предприятия по захвату власти. И выбранная ими дата для осуществления их планов – не мене символична, чем дата 17 ноября для Василия Василевича.

Один из наиболее ярких примеров символического властного поведения еще одного великого князя Всея Руси – Ивана III – содержится в официальном летописании под 1471 г. и относится к началу похода великого князя на Новгород. Эта церемония была сложносоставной, включающей в себя «молебны», «молитвы» и «милостыню». О молебнах и милостыне, рассылаемой «по земли свои и по церквам и монастырем» [5, с. 287], священникам и черноризцам и нищим говориться в самом начале ее описании. Затем, в официальном летописании, помещен рассказ о посещении Иваном Васильевичем Успенского собора (где особого внимания удостоились икона Успенской Божьей Матери и икона Богоматери, «юже сам чюдотворец Петр написал» [5, с. 287], а также могилы митрополитов Петра, Киприана, Фотия и Иионы); собора Михаила архангела (с приделом Благовещения, где захоронен митрополит Алексей); поклонение могилам предков «от великого князя Ивана Даниловича и до отца его великого князя Василия». У могил предков Иван III, согласно летописанию произносит моление: «аще духом далече есте отсюду, но молитвою помозите ми на отсупающих православия державы вашеа» [5, с. 287]. При описании церемонии отдельно упомянуты «архистратиг Михаил … и прочии бесплотные его» у которых великий князь просит «помощи и заступления», Дмитрий Донской, Давид, победивший Голиафа, а в Никоновской летописи еще Владимир Святой с сыновьями страстотерпцами Борисом и Глебом – жертвами политики князя – «отступника» Святополка Окаянного [3, с. 131].

Текст летописи наполнен библейскими, литературными и «святоотеческими» коннотациями. Но самая интересная и глубокая христианская коннотация заложена в дате проведения церемонии. Она была проведена «июня в 20 день, на память святаго отца Мефодия, епископа Патаромска (в современном написании – Мефодий Патарский)» [3, с. 131]. День, разумеется, выбран не случайно. Мефодий Патраский известен, прежде всего, борьбой с еретиками (что прямо указывает на «священную» функцию военного похода на Новгород), а на Руси – и как автор «Слова о царстве язык» (оно же – «Откровение» Мефодия Патарского).

Для того чтобы понять, почему церемония приготовления к походу на новгородских «отступников» была проведена именно в день поминовения Мефодия Патарского, необходимо ознакомиться с так называемой «русской интерполированной редакцией» [4] перевода «Откровения», получившей широкое распространение на Руси именно во второй половине XV в. И даже не со всей редакцией, а лишь с одним фрагментом, в котором говориться от женщине «именем Мондана», колдунье и «дочери дьявола», правящей «в городе Александрийском». Там же содержится пророчество: «И разгневается на нее Господь Бог великой яростью. И протянет Господь руку Свою на город этот и пошлет Господь архистратига своего Михаила. Пусть [архистратиг] подрежет его [город] серпом, ударит его скипетром и окружит его, и так погрузит его с людьми, как жернов, в глубину морскую» [6].

Проведение официальной церемонии «молений» перед началом похода на Новгород именно 20 июня, на наш взгляд, устанавливает символическую связь между торговым «городом Александрийским» и Новгородом, а также Монданой, завладевшей Александрией и Марфой Борецкой (неформальным лидером оппозиции Ивану III в Новгороде). Сам же Иван Васильевич, обращающийся, в своем молебствовании, к архистратигу Михаилу, становится исполнителем Божественной воли, явленной в «Откровении» Мефодия Патарского.

Описание церемонии возвращения великого князя Ивана Васильевича из покоренного Новгорода, столь же символично, как то, что было представлено выше. В «Московском летописном своде конца XV века» оно выглядит так: «Месяца сентября 1 день на память преподобного Семиона Столпника князь велики во отчину, в славный град Москву, победив супостаты своя, казнив противящахся ему и нехотящих повиноваться ему, привед в волю свою, и многу корысть и славу преобрет. И срете его Филлип, митрополит близ церкви, только с мосту больего сшед каменого до кладяза площадного, со всем освященным собором, а народи Московьстии многое их множество далече за градом стречали, инии за 7 верст пеши, а инии ближе, малые и великие славнии и неславнии, бесчисленное их множество, а сын его князь велики Иван и брат его князь Иван Меньшой и князи его и бояря и дети боярскые и гости и купцы и лучшие люди, сретили его на канун семена дня, иде же бе начевати ему» [3, с. 292].

Эта церемония, как видно из описания, была приурочена ко дню Симеона Столпника и разделена на две части. Первая часть (накануне симеонова дня и собственно входа великого князя в Москву) – светская церемония встречи великого князя с жителями Москвы, что является явным продолжением древнейшего обычая «встречи князя за городской чертой», известной со времен древней, домонгольской Руси [9, с. 141]. При этом оборот «малые и великие» в описании церемонии придает и этой части церковно-христианский характер, поскольку заимствован и «Откровения Иоанна Богослова»: «И голос от престола исшел, говорящий: хвалите Бога нашего, все рабы Его и боящиеся Его, малые и великие (Откр: 19; 1-5).

День Сименоа Столпника, для вступления Ивана III в Москву, конечно, был выбран не случайно, поскольку в русском варианте его жития есть эпизод с пресечением «еретичества» императрицы: «Супругу того же царя [Феодосия Младшего – К.С.], царицу Евдокию, по смерти мужа своего впадшую в евтихианскую ересь, преподобный увещал своими письмами и в течение четырех месяцев снова обратил ее к благочестию» [1]. Символика «побежденной любодейцы» (Монданы) использованная в церемонии начала похода, здесь продолжается и, отчасти, «закольцовывается», символикой победы над ересью в ее женском варианте (царицы Евдокии). Конечно, от большинство населения, плохо знакомого церковно-учительными текстами, эта символика могла и ускользнуть. Но для самого государя и его приближенных она, безусловно, была значимой.

Рассмотрим теперь ситуацию, когда религиозная символика проводимой церемонии легко «считывалось» не только образованной элитой, но и простым народом. Речь идет о встрече Софьи Палеолог, невесты великого князя. Она прибыла кораблем в Колывань 21 сентября, 1472 г., а 1 октября (день «Покрова Божьей Матери», особого праздника для Руси, поскольку другими церквями он таковым не признавался), в сопровождении «лягатоса Антония» посла Папы Римского, Ивана Фрязина, посла великого князя и других лиц, отправилась в Москву. В Пскове и Новгороде ей была оказана «честь великая», но вот «яко уже близ Москвы» было получено известие, что «тот посол Антонии лягатос идет с царевною, а перед ним крыж несут, понеже бо папа тои почесть великую идти тако по всем землям их и до Москвы» [5, с. 299].

Шествие с латинским двусоставным крестом было воспринято, как враждебная православию церемония. По итогам обсуждения в ближнем кругу Ивана III было принято решение: крест убрать. Навстречу Софье, по сообщению Софийской летописи, был отправлен боярин Федор Давыдович Стародубский Пестрый, заставший процессию в 15 верстах от Москвы [8, с. 214]. Легат Антоний и Иван Фрязин «постоя мало о том» [т.е. – поспорив – К.С.] сотвори волю великого князя» [5, с. 299]. В Москву процессия Софьи вступала без креста, который князь Стародубский (опять таки по тексту Софийской летописи) отнял у легата и положил в сани [8, с. 214].

При этом никакого упоминания о «чести великой» или встрече Софьи, и сопровождавших ее лиц, самим великим князем и московским народом (за пределами Москвы или хотя бы на ее улицах), в летописании нет. Зато указано, что царевна «внидоша в град» 12 ноября [5, с. 299]. А 12 ноября по юлианскому календарю – это день поминовения пророка Ахии, известного двумя пророчествами. Первое пророчество (именуемое «раздиранием новых одежд»): «И взял Ахия новую одежду, которая была на нем, и разодрал ее на двенадцать частей, и сказал Иеровоаму: возьми себе десять частей, ибо так говорит Господь, Бог Израилев: вот, Я исторгаю царство из руки Соломоновой и даю тебе десять колен, а одно колено останется за ним ради раба Моего Давида и ради города Иерусалима, который Я избрал из всех колен Израилевых. (…) Тебя Я избираю, и ты будешь владычествовать над всем, чего пожелает душа твоя, и будешь царем над Израилем; и если будешь соблюдать все, что Я заповедую тебе, и будешь ходить путями Моими и делать угодное пред очами Моими, соблюдая уставы Мои и заповеди Мои, как делал раб Мой Давид, то Я буду с тобою и устрою тебе дом твердый, как Я устроил Давиду, и отдам тебе Израиля; и смирю Я род Давидов за сие, но не на все дни» (3 цар.; 9, 30-39).

Символика даты 12 ноября раскрывается так: царь Соломон, «из руки» которого отбирается царство, за распространение языческой веры (читай – латинства) – это династия византийских царей. Власть одним «коленом Израилевым» – это сохранившееся властное достоинство Софьи. А наставление Иеровоаму «ты будешь владычествовать над всем, чего пожелает душа твоя, и будешь царем над Израилем; и если будешь соблюдать все, что Я заповедую тебе» – это и есть главное наставление Софье: отойди от латинства и будешь царицей.

Но есть еще одно пророчество Ахии. Оно дано жене Иеровоама, пришедшей просить за больного сына. И вот что ей ответил пророк: «Пойди, скажи Иеровоаму: так говорит Господь, Бог Израилев: (…) ты поступал хуже всех, которые были прежде тебя, и пошел, и сделал себе иных богов и истуканов, чтобы раздражить Меня, Меня же отбросил назад; за это Я наведу беды на дом Иеровоамов (…) и вымету дом Иеровоамов, как выметают сор, дочиста; кто умрет у Иеровоама в городе, того съедят псы, а кто умрет на поле, того склюют птицы небесные; так Господь сказал: Встань и иди в дом твой; и как скоро нога твоя ступит в город, умрет дитя…» (3 цар.; 14, 7-12).

При сопоставлении двух пророчеств Ахии, чей день поминовения был избран для вступления Софьи в Москву и встречи её с семейством великого князя, мы видим, что первое пророчество выглядит как сбывшееся, для дома византийских императоров, а второе – как предостережение самой Софье. Перевод церемонии встречи из категории всенародной «чести великой» (как это было в Пскове и Новгороде) в категорию дворцового действа, был подкреплен символикой даты проведения церемонии, символикой, полной предостережений и угроз. Можно говорить о том, что символика властного церемониального поведения в «казусе креста», имеет церковную основу и, так же как в церемониях, связанных с походом на Новгород, обращена, в первую очередь к государю (и будущей государыне) и лишь во вторую очередь – к народу.

 

3. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. Полное собрание русских летописей. Т. 12. М.: Языки славянской культуры. 2000. 288 c.

4. Комментарии к «Откровению Мефодия Патарского» // Апокрифы Древней Руси: Тексты и исследования. М.: Наука, 1997. URL: http://medograd.narod.ru/hozdzosi.htm#_ftn18 (дата обращения: 20.01.2015).

5. Московский летописный свод конца XV века // Полное собрание русских летописей. Т. 25. М.: Языки славянской культуры. 2004. 488 с.

6. Откровение Мефодия Патарского. Перевод Л.Н. Смольниковой. // Апокрифы Древней Руси: Тексты и исследования. М.: Наука, 1997. URL: http://medograd.narod.ru/hozdzosi.htm#_ftn18 (дата обращения: 20.01.2015).

7. Симеоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 18. М.: Знак. 2007. 328 с.

8. Софийская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 2. М: Языки славянской культуры, 2001. 249 с.

9. Толочко А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев: Наукова думка, 1992. 224 с.